Многократно приходилось читать в биографических и иных статьях, посвященных Лавкрафту, о его болезненном нежелании общаться с другими людьми и его добровольном заточении в Провиденсе. Велик был талант этого человека, если его проза бросила столь явный отсвет на его же собственную биографию!

    "Несчастен тот, кому воспоминания о детских годах приносят лишь страх и печаль. Жалок тот, кто, оглядываясь, видит позади лишь нескончаемое одинокое существование в огромных мрачных залах с драпированными темнотой стенами и рядами навевающих тоску древних книг; бесконечное бессонное ожидание чего-то - чего? - в сумеречных рощах, среди наводящих благоговейный ужас деревьев, - огромных, причудливых, оплетенных лианами, безмолвно качающих в вышине искривленными ветвями... Вот как щедро был оделен я богами - одинокий, отвергнутый, сломленный, сдавшийся. Но отчаянно цепляюсь я даже за эти блеклые воспоминания, в них скрываюсь, бегу я мыслей о том, что случилось после..."

Вступительные абзацы "Изгоя" действительно настолько выразительны, что с трудом можно отрешиться от мысли, будто написаны они от лица самого автора. И все-таки это впечатление обманчиво. Конечно, ему комфортнее было переписываться с человеком, чем постоянно с ним общаться – но можно ли забыть о том, как Лавкрафт в 1932 году поехал в Новый Орлеан только чтобы повидаться с Э. Хоффманом Прайсом и проговорить с ним 25 часов кряду, без перерыва на сон?.. Безусловно, он любил свой город – достаточно прочитать изумительные описания Провиденса в "Истории болезни Чарлза Декстера Уорда", чтобы убедиться в этом раз и навсегда. Однако посетив в 1930 году Квебек, он пишет не менее вдохновенное "Описание Квебека" – просто так, для самого себя, не имея никаких видов на его публикацию... Старые американские города приводят его в такое же восхищение – Чарлстон, Сэйлем (превращенный воображением Лавкравта в Аркхэм), Марблхэд (послуживший прототипом Кингспорта), а большие – Нью-Йорк (в частности Бруклин), Филадельфия, - наводят тоску...

В ноябре 1916 года в журнале "United Amateur" был напечатан его давний рассказ "Алхимик". На этот юношеский прозаический опыт Лавкрафта один из участников ассоциации, Пол Кук, прислал отзыв, в котором говорилось, что у автора есть несомненные задатки и ему необходимо продолжать писать именно прозу.

Этот отклик оказался отличным стимулом к творчеству. Получив его, Лавкрафт решил последовать благожелательному совету и в 1917 года написал два рассказа – "Усыпальница" ("The Tomb") (в июне) и "Дагон" ("Dagon") (в июле), которые позже появились в любительском журнале "The Vagrant" – соответственно в марте 1922 и ноябре 1919 года.

С этого года он снова начинает писать прозу – впрочем, пока лишь как дополнение к стихам и публицистике.

В 1918 году появлется "Полярная звезда" ("Polaris", опубликован в журнале "The Philosopher" в декабре 1920 года) – рассказ, написанный по как пересказ яркого сновидения, приснившегося Лавкрафту. Примерно к этому же времени относится еще один проект Лавкрафта: он попробовал себя в жанре "приключений с продолжениями". Повесть "Тайна Мердона Гранжа" ("The Mystery of Murdon Grange") была опубликована только в любительских изданиях под видом буриме. Каждый очередной фрагмент публиковался под новым именем – впрочем, все эти имена были псевдонимами Лавкрафта. Повесть эта впоследствии никогда не переиздавалась, текст ее считается утраченным. "Похоже, я мог бы стать автором сносных "десятицентовых романов", если бы меня с детства упорно готовили к этой стезе!" – как-то пошутил по поводу этого опуса Лавкрафт.

1919 год принес новую катастрофу. 13 марта Сара Сьюзан Филлипс Лавкрафт окончательно сошла с ума и ее поместили в тот же самый Батлеровский госпиталь, где за два десятилетия до того умер Уиндфрид Лавкрафт. Как и ее муж, она до самой смерти так и не смогла покинуть стены лечебницы.

Вряд ли можно счесть совпадением то, что в том же году Лавкрафт пишет рассказ "По ту сторону сна" ("Beyond the Wall of Sleep", опубликован в журнале "Pine Cones" в октябре 1919 года) , действие которого разворачивается в психиатрической лечебнице и повествование ведется от имени молодого врача. Его пациент, дегенерат Джо Слейтер, оказывается вместилищем могущественного космического разума, который со смертью Слейтера обретает свободу и уносится к звездам.

Стоит специально отметить, что это существо проявляло себя, когда Слейтер спал – очень характерный для всего творчества Лавкрафта мотив, использованный уже в "Полярной звезде". Лавкрафт видел очень яркие сны, часто запоминал их и использовал сцены и образы своих сновидений в рассказах. При этом чем дальше, тем заметней в его творчестве проявляется мысль о том, что сны обладают свойствами хоть и особой, но все же реальности...

В написанном в сентябре того же года рассказе "Кончина Хуана Ромеро" ("The Transition of Juan Romero") встречается тот же мотив. При горных работах на руднике взрывом вскрыта подземная полость, выяснить глубину которой не удается. Ночью начинается гроза, и сквозь ее шум герой повести и его сосед по бараку, индеец Хуан Ромеро, слышат исходящий из этой бездны мистический зов, и, "словно повинуясь чужой воле", идут в шахту. Индеец исчезает в пропасти, герой же теряет сознание - и просыпается в своем бараке, где обнаруживает, что его сосед умер во сне.

Про рассказ "Полярная звезда" можно было бы смело сказать, что написан он под влиянием "мифологических" рассказов лорда Дансени. Однако de facto с творчеством британского писателя-аристократа Лавкрафт познакомился только в сентябре 1919 года – то есть, примерно через год после написания "Полярной звезды".

Лорд Дансени стал вторым (после Эдгара По) автором, чье творчество оказало критически важное воздействие на развитие Лавкрафта как писателя и помогло ему увериться в правильности избранного им направления. Читая случайно попавший ему в руки им сборник рассказов Дансени "Рассказы сновидца" ("A Dreamer's Tales") – как могло не привлечь Лавкрафта такое название! - он испытал настоящий шок – настолько близка была стилистика британского автора к тем образам, которые рождались в его собственном воображении или приходили к нему во сне.

Во время двухлетнего пребывания в Нью-Йорке Лавкрафту повезло попасть на лекцию самого лорда Дансени. Эдвард Джон Мортон Дракс Планкетт, восемнадцатый барон Дансени, произвел на тридцатилетнего писателя, с детства исповедовавшего идеалы аристократизма, потрясающее впечатление. Высокий – выше двух метров ростом! - спортивный, блистательно остроумный британец... В юные годы Говард определенно хотел стать именно таким.

После лекции вдохновленный Лавкрафт написал посвященное Дансени стихотворение.

"Белый корабль" ("The White Ship", опубликован практически сразу в журнале "The United Amateur" в ноябре 1919) и "Проклятие, постигшее Сарнат" ("The Doom That Come to Sarnath", опубликован в журнале "The Scot" в июне 1920 года) открывают список рассказов Лавкрафта, написанных под прямым литературным влиянием автора "Рассказов сновидца". В первом из них герой, работающий смотрителем маяка на атлантическом побережье, предпринимает путешествие на Белом Корабле по городам и странам, существующим лишь в поэтическом мире сновидений. Основная прелесть рассказа заключается в его атмосфере: он не по-лавкрафтовски возвышен, светел и полон воздуха.

В "Проклятии, постигшем Сарнат", действие целиком перенесено в мифологический мир, мир "у начала времен". Люди разрушают город Иб, основанный дочеловеческой расой существ, спустившихся с Луны, а на его развалинах основывают величественный город Сарнат - однако проклятие побежденных через тысячу лет настигает победителей. Мотивы "Богов Пеганы" Дансейни здесь прослеживаются (особенно в том, как автор довольно экономными художественными средствами строит достаточно цельную картину мира), однако чисто "лавкрафтовские" образы, тщательно "вписанные" в эту картину, придают ей принципиально другое звучание. Люди Сарната несут кару за уничтожение Древней Расы, магии которой они не понимают, и воплощением этой кары становится похожий на водяную ящерицу идол из камня цвета морской воды.

Через шесть лет эти образы трансформируются в "Зове Ктулху" и оживут страшной легендой уже в нашем собственном мире.

В 1920-1921 годах Лавкрафт пишет и другие "дансенианские" рассказы, среди которых особое место занимают "Селефаис" ("Celephaїs", опубликован в журнале "The Rainbow" в мае 1922 года) и "Искания Иранона" ("The Quest of Iranon", опубликован в журнале "The Galleon" в июле-августе 1935 года).

"Селефаис" в этом отношении особенно примечателен. То, как описано в нем преодоление грани реальности и сновидения, напоминает мягкую литературную игру Дансени в рассказе "Бетмора" ("Bethmoora") , но Куранес, персонаж Лавкрафта, гораздо решительней расстается с миром реальности, чем лирический герой Дансени, который так и не осмелился предпочесть сказочную Бетмору реальному Лондону. Собственно, Куранес у Лавкрафта даже не видит необходимости делать выбор – мир, увиденный им во сне, сразу же становится единственным его стремлением. Истинной Реальностью в его глазах является именно Селефаис, а не мир, "где жирный и наглый пивной король наслаждается купленной атмосферой старинного родового имения вымершей аристократии".

    Интересно, что Куранес, став вечным правителем приснившегося ему города, в реальности умирает. Невольно напрашивается параллель с финалом "Мастера и Маргариты" Булгакова...

Если в "Селефаис" Лавкрафт воздает должное эскапистским устремлениям человека нашего мира, то в "Исканиях Иранона" он поэтизирует сам процесс поиска лучшего мира. Юноша-певец Иранон всю жизнь ищет свой родной город Айру. Не старея, идет он из страны в страну, сочиняет и поет песни, обретает и хоронит спутников, пока не узнает от старого пастуха, что Айра – это его, Иранона, собственная детская фантазия...

Однако "мифологическими" фэнтези творчество Лавкрафта в то время вовсе не ограничивалось. Другим важным направлением в его творчестве становится проникновение ужаса в наш мир. В рассказах "Показания Рэндольфа Картера" ("The Statement of Randolph Carter", опубликован в журнале "The Vagrant" в мае 1920 года) и "Из потустороннего мира" ("From Beyond", опубликован в фэнзине "The Fantasy Fan" в июне 1934 года) герои находят способ прикоснуться к тому, что находится за гранью обыденной реальности. В "Показаниях..." впервые появляется пока еще безымянная страшная книга, способная открыть человеку путь в мир мертвых, а "Из потустороннего мира" можно считать обной из первых попыток Лавкрафта совместить рассказ ужасов с "научной фантастикой": в нем ученый Кроуфорд Тиллингхаст создает устройство, дающее ему возможность взаимодействовать с существующим "параллельно" нашему миру пространством, населенном таинственными бестелесными сущностями.

В рассказе "Факты, имеющие отношение к покойному Артуру Джермину и его семье" ("Facts Cocerning the Late Arthur Jermyn and His Family", опубликован в журнале "The Wolverine" в марте 1921 года) , остро проявился еще один характерный для Лавкрафта страх – страх перед вырождением человека. При мысли о том, что человек может потерять право считаться величайшим из творений Божьих, Лавкрафт испытывал настоящий ужас, принимавший временами совершенно патологические формы. Герой рассказа, британский аристократ Артур Джермин, оказывается лишь наполовину человеком – и, узнав историю нескольких последних поколений своей семьи, сам выносит себе приговор.

Ксенофобия вообще была весьма свойственна Лавкрафту. Он с трудом переносил мысль о том, что его страна принимает переселенцев из Южной Европы, Африки, Азии. В его рассказах пришельцы почти всегда предстают носителями зла и порчи, за что его ныне частенько упрекают как минимум в отсутствии политкорректности, а то и впрямую обвиняют в расизме. Скорее всего, Лавкрафт действительно был расистом, хотя и умеренным – в среде, где он вырос, такие взгляды были вполне в порядке вещей, и в течение всей жизни он, кажется, так и не получил повода пересмотреть свои убеждения.

Однако - вот рассказ "Храм" ("The Temple", опубликован в "Weird Tales" в 1925 году) , написанный в 1920 году. Повестовавние ведется от лица графа Карла Генриха фон Альтберг-Эренштайна, командира германской подводной лодки, которая во время Мировой войны топит английские и американские суда. Граф демонстрирует самую крайнюю степень национализма, последовательно отказываясь считать "настоящими людьми" сначала всех негерманцев, затем уроженцев земель, лишь недавно присоединенных к Германии, а затем вообще всех жителей Германии, делая исключение лишь для тех, кто родился в его родной Пруссии. Лавкрафт рисует командира субмарины явственно сатирическими красками, и остается только гадать: почему же в таком случае он не был хотя бы чуть более критичен по отношению к своим собственным убеждениям?

Впрочем, взгляды, которые выглядят столь естественными сегодня, для человека той эпохи естественными вовсе не являлись...

"Храм" представляется мне одним из самых удачных ранних рассказов Лавкрафта. Преступный экипаж субмарины и ее командир обрекли себя на проклятие, лодку начинает преследовать злой рок. Моряки один за другим сходят с ума, несколько следующих одна за другой аварий лишают лодку управления, таинственное течение несет ее в глубины Атлантики. Стаи странных дельфинов, которые никогда не поднимаются к поверхности, сопровождают ее на пути к гибели. Путь этот заканчивается в запредельной глубине, где лодка ложится на дно среди развалин немыслимо древнего города. Капитан, оставшийся на субмарине один, надевает скафандр и отправляется в таинственный храм, внутри которого он видит холодный мертвый свет...

Тема неизбежной кары за преступление тонко вплетена Лавкратом и в рассказ "Дерево" ("The Tree", написан в 1920 году, опубликован в журнале "The Tryout" в октябре 1921 года), действие которого автор отнес в Древнюю Грецию (совершенно нехарактерное для него решение). Два друга-скульптора, Калос и Музид, получают заказ от Тирана Сиракуз. Каждый из них должен сделать статую, и тот, чья работа будет признана лучшей, получит щедрую награду. Во время работы Калос умирает. Музид в великой скорби хоронит его, заканчивает свою статую и становится победителем. Однако в ночь его триумфа разразилась буря и тяжелая ветка дерева, выросшего на могиле Калоса, рухнула на кровлю дома скульптора, и утром соседи не нашли в развалинах ни мастера, ни его статуи...

Если в большинстве других рассказов Лавкрафт склонен был "разжевывать" даже то, что можно было бы не объяснять вообще без ущерба для восприятия, в "Дереве" он почему-то решил положиться на проницательность читателя. То, что Музид убил своего друга, не сказано в тексте прямо, на это указывают лишь несколько намеков. Видимо, такая игра самому Лавкрафту не понравилась; больше он подобных экспериментов не предпринимал. По-моему, напрасно (хотя большинство почитателей классика со мной определенно не согласятся)...

В том же 1920 году Лавкрафт познакомился через UAPA с человеком, котрый с его помощью надолго обоснуется в истории фантастики. Звали этого юношу Фрэнк Белнап Лонг (Frank Belknap Long, 1903-1994), он писал неплохие стихи и был весьма впечатлителен. Мрачная аура рассказов Лавкрафта покорила юношу раз и навсегда. Между ними завязывается интенсивная переписка, следствием которой будет появление у Лавкрафта одного из первых аколитов, а у фантастики ужасов – одного из ее адептов...

В январе 1921 года Г.Ф. пишет рассказ "Безымянный город" ("The Nameless City", опубликован в ноябре 1921 года в журнале "The Wolverine"), завязка которого удачно имитирует манеру Лорда Дансени (образ древних развалин в Аравийской пустыне для его рассказов куда более характерен, чем для прозы самого Лавкрафта; кстати, герой рассказа цитирует один из рассказов Дансени), зато развязка целиком лежит в русле именно лавкрафтовского творчества. Исследователь Безымянного Города проникает в туннель, в конце которого обнаруживает огромную подземную полость, освещенную таиственным светом и населенную призраками древних обитателей Города, построенного еще дочеловеческой цивилизацией Земли.

В рассказе отчетливо проявляется довольно неприятная манера Лавкрафта искуственно сдерживать сообразительность своих героев. Герой рассказа - созерцатель, который не позволяет себе сделать вывод, давно уже очевидный читателю. Все увиденное им свидетельствует, что Безымянный Город построен не людьми. Автор, без всяких затруднений подводя читателя к этому заключению, в то же время всячески удерживает героя от той же догадки, из-за чего герой очень скоро начинает вызывать в лучшем случае раздражение...

В этом рассказе впервые цитируется безумный араб Абдул Алхазред, которого герой рассказа называет автором следующего характерного двестишия:

    That is nod dead which can eternal lie,
    And with strange aeons even death may die.

    Тот не погиб, кто может вечно длиться,
    А в вечности и смерть способна звершиться.

24 мая 1921 года в Батлеровском госпитале скончалась Сара Сьюзан Филлипс Лавкрафт. Жестокая ирония судьбы – ее убила не болезнь, а неудачно проведенная операция на желчном пузыре. Лавкрафт, чья психологическая зависимость от матери была просто фантастической, некоторое время пытался разобраться в том, какое чувство побеждает в его душе – горе утраты или освобождение из рабства. Видимо, в течение месяца ему удалось привести свои ощущения к некоторому равновесию: уже в начале июня он отправляется в Бостон, на съезд APA. Эту поездку он, скорее всего, никогда бы себе не позволил, если бы мать его все еще была жива.

И, тем более, он не допустил бы в свою жизнь другую женщину.

Однако тень Сары Лавкрафт больше не стояла у него за спиной, и там же, в Бостоне, он познакомился с Соней Грин (Sonia Greene), в девичестве Соней Шифиркин, эмигранткой из России. Соня была старше Лавкрафта на семь лет и держала в Бостоне шляпный магазин. Внимание Лавкрафта она привлекла, возможно, тем, что пожертвовала для нужд UAPA целых 50 долларов. Как оказалось, Соня тоже немножко писала, и он пригласил ее присоединиться к ассоциации.

Уже в августе Соня приехала погостить к Лавкрафту в Провиденс. Как участник АРА, она начала выпускать свой журнал "Rainbow", для первого номера которого Лавкрафт написал эссе "Ницшеизм и реализм". Завязавшийся между ними роман стал одним из событий, которые оказали влияние на всю дальнейшую жизнь Лавкрафта...

Из рассказов, написанных им в 1921 году, наиболее значительны "Изгой" ("The Outsider", более точная дата его написания неизвестна, опубликован впервые в апреле 1926 года в "Weird Tales") и "Музыка Эриха Занна" ("The Music of Erich Zann", написан в декабре, опубликован в журнале "The National Amateur" в марте 1922 года) – оба стали настоящей классикой фантастики ужасов.

"Изгой" исполнен такой щемящей тоски, такого бесконечного ужаса перед жизнью, такой безнадежности, так точно передает ощущение холодного равнодушия Вселенной, что даже один этот рассказ мог бы вписать имя Лавкрафта в историю литературы. Герой обитает в древнем замке, затерянном в странном непроходимом лесу, над которым никогда не встает солнце. Пытаясь вырваться к свету, он взбирается вверх по сторожевой башне замка – и оказывается на поверхности земли, на кладбище. Все еще не понимая, что происходит, он идет к дому, смутные воспоминания о котором всплывают из каких-то неведомых ему самому глубин его памяти...

"Изгой" написан без тени юмора, но если сравнить образ жизни, который вел Лавкрафт, и бытие персонажа, можно сделать парадоксальное предположение: Лавкрафт попытался создать иронический автошарж. В образе Изгоя он довел до крайности свою собственную замкнутость, социальную агорафобию, отчужденность от людей, поставил себя перед зеркалом и скрестил взгляды со своим отражением. Однако, в отличие от своего персонажа, он с самого начала знал, где расположено зеркало – и весь процесс создания рассказа походил на сеанс самоанализа. То, что Лавкрафт увидел в этом зеркале, ему явно не понравилось, и он не мог не попытаться исправить свою жизнь. "Изгой" был диагнозом, который Лавкрафт поставил сам себе, такого будущего для себя он никак не хотел.

Действие рассказа "Музыка Эриха Занна" перенесено в Париж (достаточно нехарактерный для Лавкрафта шаг – обычно он старался использовать хорошо знакомый ему реальный антураж – или же придумывать место действия от начала и до конца). Впрочем, точное место действия, рю д'Озей, именно выдумано. Эта улица в рассказе предстает как мостик между реальностями – она заканчивается тупиком, стеной, через которую никто никогда не заглядывал. Над кромкой стены есть только окно мансарды, в которой живет немой музыкант Эрих Занн, и окно это всегда занавешено... Здесь Лавкрафт опробовал новый для себя художественный прием – привлек музыку для создания ощущения потусторонности происходящего. Музыка - это язык Занна, только с помощью своего инструмента немой скрипач может рассказать, что же находится по ту сторону стены... Возможно, в этом рассказе нашел отражение опыт самого Лавкрафта - в детстве его безуспешно пытались научить играть на скрипке.

1922 год принес первую публикацию, которую, хотя и с некоторой натяжкой, можно было назвать профессиональной. Цикл из четырех рассказов "Герберт Уэст, реаниматор" ("Herbert West, Reanimator") появились в журнале "Home Brew". Уже само название подчеркивает невысокий уровень претензий этого издания: практически это был любительский литературный журнал, который удавалось в течение нескольких номеров выпускать в типографии достаточно осмысленным тиражом.

Герберт Уэст – прямой литературный потомок доктора Виктора Франкенштейна, однако куда более последовательный. Точно так же, как и Франкенштейн, он мечтает о победе над смертью, и точно так же воспринимает жизнь совершенно в духе эпохи Просвещения – как набор физико-химических процессов в теле человека. Но если Франкенштейну хватило одного "удачного" эксперимента, чтобы осознать глубину совершенного им святотатства, то Уэст оказался куда более "крепким орешком": один за другим он ставит опыты, успех которых неизменно сопровождается ужасающими последствиями. Кажется, что Лавкрафт с болезненным любопытством наблюдает за своим героем, пытаясь выяснить, в какие же кощунственные бездны может низринуть себя человек, движимый стремлением к познанию, человек, который признает истинность лишь за картами звездного неба, но пренебрегает внутренним нравственным законом.

Видимо, Уэст был для автора "действующей моделью" научного прагматизма XX века. Сам не чуждый научных знаний и занятий, Лавкрафт был в то же время начисто лишен способности восторгаться Электрической Лампочкой и ее грядущим потомством – в этом (и не только в этом) он был полным антиподом "эмигранту и чужаку" Хьюго Гернсбеку. В то самое время, когда Рэй Каммингс решительно отправлял героя покорять глубины золотого атома, Лавкрафт пророчествовал о кошмаре, который ждет того, кто сделает всего лишь один шаг в сторону от "обжитого" человеком мира...

Сергей Бережной
lovecraft.ru